Неточные совпадения
Мими стояла, прислонившись к стене, и, казалось, едва держалась на ногах; платье на ней было измято и в пуху, чепец сбит на сторону;
опухшие глаза были красны, голова ее тряслась; она не переставала рыдать раздирающим душу голосом и беспрестанно закрывала
лицо платком и руками.
Лицо —
опухшее, совершенно неподвижно, глаза почти незаметны; жуткое
лицо!
Ответила Настя крикливо,
лицо у нее было
опухшее, глаза красные.
Отрицательный ответ удивил его, он снял с унылого носа дымчатое пенсне и, покашливая, мигая, посмотрел в
лицо Клима
опухшими глазами так, точно спрашивал...
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на
лицо себе, на
опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Когда Самгин вышел к чаю — у самовара оказался только один городской голова в синей рубахе, в рыжем шерстяном жилете, в широчайших шароварах черного сукна и в меховых туфлях. Красное
лицо его, налитое жиром, не очень украшала жидкая серая борода, на шишковатом черепе волосы, тоже серые, росли скупо. Маленькие
опухшие желтые глазки сияли благодушно.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы, смотрел в
лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с
опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан на стол, бросил бумажный шарик на пол и, пожав руку племянника темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Ротмистр снял очки, обнажив мутно-серые, влажные глаза в
опухших веках без ресниц, чернобородое
лицо его расширилось улыбкой; он осторожно прижимал к глазам платок и говорил, разминая слова языком, не торопясь...
Белое
лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках
опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
Быстро вымыв
лицо сына, она отвела его в комнату, раздела, уложила в постель и, закрыв
опухший глаз его компрессом, села на стул, внушительно говоря...
Он мешал людям проходить в буфет, дымил на них, его толкали, извинялись, он молчал, накручивая на палец бородку, подстриженную очень узко, но длинную и совершенно лишнюю на его
лице, голом и
опухшем.
Старичок-священник, с
опухшим желто-бледным
лицом, в коричневой рясе с золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая свои
опухшие ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
Это был широкоплечий, сгорбившийся человек, с
опухшим желтым
лицом и блуждающим утомленным взглядом бесстрастных серых глаз.
Поразило тоже Митю чрезвычайно
опухшее за последнее время
лицо Кузьмы Кузьмича: нижняя и без того толстая губа его казалась теперь какою-то отвисшею лепешкой.
Оспа оставила неизгладимые следы на его
лице, сухом и желтоватом, с неприятным медным отблеском; иссиня-черные длинные волосы лежали сзади кольцами на воротнике, спереди закручивались в ухарские виски; небольшие
опухшие глазки глядели — и только; на верхней губе торчало несколько волосков.
Калитка отворяется, и во двор въезжает верхом на вороной высокой лошади молодой человек в черкеске, папахе и с серебряным большим кинжалом на поясе. Великолепная вороная лошадь-степняк, покачиваясь на тонких сухих ногах, грациозно подходит на середину двора и останавливается. Молодой человек с
опухшим красным
лицом и мутными глазами сонно смотрит на старика в халате.
Когда я был у него в избе, то он стоял через силу и говорил слабым голосом, но о печенке рассказывал со смехом, и по его всё еще
опухшему, сине-багровому
лицу можно было судить, как дорого обошлась ему эта печенка.
На главной стене висел старинный портрет Федорова прадеда, Андрея Лаврецкого; темное, желчное
лицо едва отделялось от почерневшего и покоробленного фона; небольшие злые глаза угрюмо глядели из-под нависших, словно
опухших век; черные волосы без пудры щеткой вздымались над тяжелым, изрытым лбом.
В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то человеческое существо с
опухшим бессмысленным
лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной глянцевитой культяпкой вместо руки, которую он сует прямо в бричку.
— Он хочет сделать меня идиотом! — пожаловался Егор. Короткие, тяжелые вздохи с влажным хрипом вырывались из груди Егора,
лицо его было покрыто мелким потом, и, медленно поднимая непослушные, тяжелые руки, он отирал ладонью лоб. Странная неподвижность
опухших щек изуродовала его широкое доброе
лицо, все черты исчезли под мертвенной маской, и только глаза, глубоко запавшие в отеках, смотрели ясно, улыбаясь снисходительной улыбкой.
Мать вздрогнула, остановилась. Этот крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в
опухшее, толстое
лицо калеки, он спрятал голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала сына и, стараясь не отставать от него, пошла следом.
Ромашов быстро поднялся. Он увидел перед собой мертвое, истерзанное
лицо, с разбитыми,
опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом. При ночном неверном свете следы побоев имели зловещий, преувеличенный вид. И, глядя на Хлебникова, Ромашов подумал: «Вот этот самый человек вместе со мной принес сегодня неудачу всему полку. Мы одинаково несчастны».
Тем, что денщик побежал жаловаться ротному командиру, а ротный командир послал его с запиской к фельдфебелю, а фельдфебель еще полчаса бил его по синему,
опухшему, кровавому
лицу.
После опроса рота опять выстроилась развернутым строем. Но генерал медлил ее отпускать. Тихонько проезжая вдоль фронта, он пытливо, с особенным интересом, вглядывался в солдатские
лица, и тонкая, довольная улыбка светилась сквозь очки в его умных глазах под тяжелыми,
опухшими веками. Вдруг он остановил коня и обернулся назад, к начальнику своего штаба...
Я как-то говорил о наружности этого господина: высокий, курчавый, плотный парень, лет сорока, с багровым, несколько
опухшим и обрюзглым
лицом, со вздрагивающими при каждом движении головы щеками, с маленькими, кровяными, иногда довольно хитрыми глазками, в усах, в бакенбардах и с зарождающимся мясистым кадыком, довольно неприятного вида.
На Тверском бульваре к большому дому, заключавшему в себе несколько средней величины квартир, имевших на петербургский манер общую лестницу и даже швейцара при оной, или, точнее сказать, отставного унтер-офицера, раз подошел господин весьма неприглядной наружности, одетый дурно, с
лицом опухшим. Отворив входную дверь сказанного дома, он проговорил охриплым голосом унтер-офицеру...
Гораздо больше нравился мне октавист Митропольский; являясь в трактир, он проходил в угол походкой человека, несущего большую тяжесть, отодвигал стул пинком ноги и садился, раскладывая локти по столу, положив на ладони большую, мохнатую голову. Молча выпив две-три рюмки, он гулко крякал; все, вздрогнув, повертывались к нему, а он, упираясь подбородком в ладони, вызывающе смотрел на людей; грива нечесаных волос дико осыпала его
опухшее, бурое
лицо.
Клавдия показала из кухни раскрасневшееся,
опухшее от слез
лицо.
Седые, грязные волосы всклокоченных бород,
опухшие жёлтые и красные
лица, ловкие, настороженные руки, на пальцах которых, казалось, были невидимые глаза, — всё это напоминало странные видения божьего крестника, когда он проезжал по полям мучений человеческих.
Прошли в сад, там, в беседке, попадья, закрыв
лицо газетой, громко читала о чём-то; прислонясь к ней, сидела Горюшина, а поп, измятый и
опухший, полулежал в плетёном кресле, закинув руки за голову; все были пёстрые от мелких солнечных пятен, лежавших на их одежде.
Зрелище человека с желтым
лицом, с
опухшими глазами, сунувшего скрипку под бороду и делающего головой движения, чтобы удобнее пристроить инструмент, вызвало у меня улыбку, которую Гез заметил, немедленно улыбнувшись сам, снисходительно и застенчиво.
— И то, оттуда ближе, — говорил один из казаков, запыленный и на потной лошади.
Лицо у Лукашки было красное,
опухшее от вчерашней попойки; папаха была сдвинута на затылок. Он кричал повелительно, будто был начальник.
Анна Петровна с печальной улыбкой посмотрела на его измятое
лицо, на
опухшие красные глаза и как-то брезгливо подала свою маленькую худую ручку.
Лицо у Михалки было красное и
опухшее, глаза налиты кровью, волосы взъерошены; Володька Пятов был не лучше и только ухмылялся в ожидании предстоящего боя со старухой.
Лицо у Архипа было серое, волоса на голове вылезли, нос куда-то исчез, глаза с
опухшими красными веками слезились, как у старика.
Пью, смотрю на оборванцев, шлепающих по сырому полу снежными опорками и лаптями… Вдруг стол качнулся. Голова зашевелилась, передо мной
лицо желтое,
опухшее. Пьяные глаза он уставил на меня и снова опустил голову. Я продолжал пить чай… Предзакатное солнышко на минуту осветило грязные окна притона. Сосед опять поднял голову, выпрямился и сел на стуле, постарался встать и опять хлюпнулся.
Недалеко от меня в углу заколыхалась груда разноцветных лохмотьев, и из-под нее показалась совершенно лысая голова и
опухшее желтое
лицо с клочком седых волос под нижней губой.
Изо всех собравшихся на станции только один этот человек, с чахоточной фигурой и
лицом старой обезьяны, сохранял свою обычную невозмутимость. Он приехал позднее всех и теперь медленно ходил взад и вперед по платформе, засунув руки по локоть в карманы широких, обвисших брюк и пожевывая свою вечную сигару. Его светлые глаза, за которыми чувствовался большой ум ученого и сильная воля авантюриста, как и всегда, неподвижно и равнодушно глядели из-под
опухших, усталых век.
Глаза у него, как теперь разглядел Егорушка, были маленькие, тусклые,
лицо серое, больное и тоже как будто тусклое, а подбородок был красен и представлялся сильно
опухшим.
— Фь-ю! — резко свистнул чёрненький человечек. Человек в поддёвке вздрогнул и поднял голову.
Лицо у него было
опухшее, синее, со стеклянными глазами.
В это время подошел к столу высокий мужчина с усами, с
лицом безжизненного цвета, одетый в коротенькую, не по росту, грязную донельзя рубашку, в таких же грязных кальсонах и босиком. Волосы его были растрепаны, глаза еле глядели из-под
опухших красных век. Видно было, что он со страшного похмелья и только что встал от сна.
Всклокоченный, грязный, с
лицом,
опухшим от пьянства и бессонных ночей, с безумными глазами, огромный и ревущий хриплым голосом, он носился по городу из одного вертепа в другой, не считая бросал деньги, плакал под пение заунывных песен, плясал и бил кого-нибудь, но нигде и ни в чем не находил успокоения.
А рядом с ним был положен тёмный труп, весь изорванный,
опухший, в красных, синих и жёлтых пятнах. Кто-то закрыл
лицо его голубыми и белыми цветами, но Евсей видел из-под них кость черепа, клок волос, слепленных кровью, и оторванную раковину уха.
— Вставать в кубочную, живо! — скомандовал Пашка, и вся эта разношерстная ватага, зевая, потягиваясь, крестясь и ругаясь, начала подниматься. В углу средних нар заколыхалась какая-то груда разноцветных лохмотьев, и из-под нее показалась совершенно лысая голова и заспанное,
опухшее, желтое, как шафран,
лицо с клочком седых волос вместо бороды.
Вот посреди комнаты, за столом, в объятиях пожилого, плечистого брюнета с коротко остриженными волосами, лежит пьяная девчонка, лет тринадцати, с детским
лицом, с
опухшими красными глазами, и что-то старается выговорить, но не может… Из маленького, хорошенького ротика вылетают бессвязные звуки. Рядом с ними сидит щеголь в русской поддевке — «кот», продающий свою «кредитную» плечистому брюнету…
И теперь, горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал свое
опухшее, словно чужое
лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди.
Артамонову старшему казалось, что и Горицветов тоже говорит не плохо, не глупо. Маленький, в чёрной рубахе под студенческим сюртуком, неприглядно расстёгнутый, лохматый, с
опухшими глазами, точно он не спал несколько суток, с тёмным, острым
лицом в прыщах, он кричал, никого не слушая, судорожно размахивая руками, и наскакивал на Мирона...
Губы её, распухшие от укусов, почти не шевелились, и слова шли как будто не из горла, а из опустившегося к ногам живота, безобразно вздутого, готового лопнуть. Посиневшее
лицо тоже вздулось; она дышала, как уставшая собака, и так же высовывала
опухший, изжёванный язык, хватала волосы на голове, тянула их, рвала и всё рычала, выла, убеждая, одолевая кого-то, кто не хотел или не мог уступить ей...
Представьте себе тощие, кривые ножки, огромное туловище, задавленное двумя горбами, длинные, худые руки, высоко вздернутые плечи, как будто выражающие вечное сомнение, молодое бледное, слегка
опухшее, но миловидное
лицо на откинутой назад голове.
В каждом его слове, в каждой гримасе его
опухшего и красного от водки
лица чувствовалась глубокая, острая, отчаянная ненависть и к учительскому делу и к тому вертограду, который он должен был насаждать.